В научных исследованиях, посвящённых традиционализму, в качестве одной из отличительных черт этой «социально-философской школы» упоминается критика современности как таковой, как материалистической и технократической цивилизации. Несмотря на то, что традиционализм всё же не является «школой» в академическом понимании этого слова, и служит не более чем концептуальным представлением трансцендентной парадигмы, бывшей магистральным направлением человеческой мысли до наступления Железного Века, упомянутая критика действительно является одним из важнейших аспектов произведений традиционалистов, и причина этого лежит не в области Традиции, а в области самогò современного мышления, поражённого патологическими формами рационализма и материализма.
Отстранённость субъекта от объекта, прозекторский подход ко всякой чужой мысли, культуре и мировоззрению, характерные для так называемого «научного метода», сформировавшегося чуть более трёх столетий назад, и успевшего привести человечество в интеллектуальный тупик, аляповато украшенный арабесками «технических достижений», сегодня определяет правила всякой интеллектуальной игры, всякого дискурса, претендующего на серьёзное к себе отношение. Для того, чтобы писать для жителей морских глубин, и рассчитывать на то, что тебя прочитают, надо писать на непромокаемой бумаге нерастворимыми чернилами; для того, чтобы писать для современного «интеллектуала», то есть внекастового, страдающего амнезией существа, которое не ведает своих истоков и наивно называет свою безродность «индивидуальностью», надо использовать те интеллектуальные конструкции, которые ему понятны. Пионером подобного изложения, первым автором, вербализовавшим традиционную парадигму на современном диалекте, был Рене Генон. Языковые трудности, которые он испытывал, колоссальны. Как справедливо заметил один из его биографов Пьер Фейдель, «перед метафизиком Рене Геноном стояла задача… заново определить весь словарь, искажённый современной психологией и философией, и представить подлинно традиционные сведения в рамках исключительно строгой терминологии»[1]. Как нетрудно догадаться, судьба этого изложения, как и других интеллектуальных достижений в наше время, оказалась во многом печальна – даже среди сочувствующих ему одни, называющие себя «традиционалистами», превратили его тексты в догму, то есть то, что, по утверждению самого Генона, является формой защиты знания (хотя целью этого автора была его передача), другие же имеют глупость критиковать его за «тиранию рационализирующего ума», от которой он будто бы бежал в «бесхитростную веру простонародья»[2], под таковой подразумевая суфизм, рафинированно аристократическую духовную школу (с этой точки зрения, живущие в аквариуме дельфины могут упрекнуть тех, кто их кормит, в злоупотреблении рыбной диетой, что приводит последних к бегству в лоно бесхитростной французской кухни). Дуалистичность современного мышления, носящая титул «диалектики», делает его в принципе непригодным для восприятия традиционных не-дихотомических учений вроде адвайты. Непосредственное переживание мифа, анагогическая передача знания, – всё это не более чем пустой звук для современного человека, который пока ещё спорадически пользуется интуицией, но уже не может ей управлять, и к получаемым таким путём сведениям относится с опаской, предпочитая тут же обрабатывать их единственным вполне послушным ему интеллектуальным приспособлением – рацио. Срубленные этим инструментом избы и составляют законное жильё современного мыслителя, из которого он смотрит на мир. Таким образом, для того, чтобы достучатся до него, быть прочитанным и хотя бы отчасти понятым, следует говорить на этом языке, подогнав его по мере возможностей для такого случая, следует выполнять правила необходимой рационализации традиционных понятий, возводить бесчисленные тавтологические построения, создавать дефиниции и проводить аналогии – стараясь не поддаться, однако, характерному для этой парадигмы релятивизму (что при поверхностном взгляде на текст создаёт впечатление «догматизма» и «сухости»). И, поскольку современная парадигма, de-facto являясь больной ветвью традиционного мышления, деградировавшим потомком определённых философских школ двухтысячелетней давности, всё же считает себя если не единственной, то самой «передовой» и «по праву» победившей системой мировоззрения, в её собственных рамках изложение всякой иной парадигмы возможно только методами «отрицательного богословия», методом критики и жёсткого противопоставления, методом обнажения противоречий и высвечивания их со всех возможных сторон. Современная парадигма для традиционно мыслящего человека – это цепь, которой он скован и прикручен к тюремной решётке. Продемонстрировать крепость оков и необходимость от них освободиться можно только оттолкнувшись от неё, вложив в этот толчок все оставшиеся силы. Безусловно, в традиционалистской литературе присутствует определённая «диалектика»: с одной стороны, это отрицание современного, с другой – утверждение традиционного. Однако прежде всего – и важнее всего – именно отрицание. Ведь Philosophia Perennis не нуждается в защите или сохранении (тем более, таким ненадёжным способом, как дискурс); по своим свойствам, определённым в самом названии, она переживёт и эту цивилизацию, и современную парадигму, и ещё не одну маха-югу. Будут гибнуть и рождаться традиционные формы и основанные на них культуры и цивилизации, приходить пророки и аватары, и учить путям, ведущим к Первопринципу; ставший на Путь всегда будет иметь светильник в руках. Однако не так обстоит дело с теми, кто только нащупывает свою дорогу, и не может удовлетвориться верой как единственным способом связи с истоком. По сути, весь «позитивный» традиционализм сводится к адекватному представлению в терминах современного языка факта присутствия в мире единой Традиции, заложенной в качестве основы во всяком учении о трансцендентном, в любой религии и духовной школе, это пролегомены ко всякому духовному деланию, никоим образом не заменяющие его и не обладающие самостоятельной ценностью вне избранного духовного пути; это не более чем временная (или историческая) транскрипция инварианта, служащего стержнем любого подлинного духовного учения, необходимость эксплицитного представления которого возникла в новое время, когда в результате деградации тонких свойств интеллекта человека его главным инструментом общения с трансцендентным осталась лишь вера, а в «официальной» духовности как таковой по вычитании сантиментов, обывательской морали и пышных церемоний уже стало невозможно найти ничего интеллигибельного. Отрицание же фальшивых ценностей современной цивилизации, её псевдо-достижений и мировоззренческой близорукости, сформулированное точно и доказательно, выбивает почву из-под ног современного человека, погружает его в бурные воды неизвестности, из которых он или выберется на берег обетованный совершенно иной личностью, или утонет, так и не найдя внутренней опоры. В этом заключается ценность критических работ традиционалистов, и в этом же состоит их опасность для тех, кто не готов осознать своё отчаянное положение в современном мире.
В числе соратников Генона и его последователей обычно упоминают швейцарского метафизика, художника и поэта Фриьтофа Шуона, знатока традиционного искусства и метафизика Ананду Кумарасвами, философов Титуса Буркхарда и Сейида Хоссейна Насра; таков общепринятый список. Однако одним из ближайших друзей «первого традиционалиста», его пожизненным оппонентом, которым Генон открыто восхищался и переписку с которым вёл до самой смерти, следует назвать итальянского мыслителя Юлиуса Эволу. Его имя должно стоять в первой строке всякого упоминания о традиционализме, рядом с именем Рене Генона; это его место по праву. Однако многие современные учёные и публицисты не хотят этого делать не только в печати, но и в частных разговорах, при одном упоминании о бароне Эволе начиная боязливо оглядываться по сторонам[3]. Чем же провинился перед толерантным и демократическим сообществом итальянский автор, чьими жизненными принципами, по его собственному признанию, были самодостаточность, отчуждённость и аполитичность? Что же такое ужасное содержат его книги, если передовые умы скорее готовы принять обвинение в цензуре, чем упомянуть их в своих работах? Неужели один факт личного знакомства с Муссолини и Гиммлером достаточен для того, чтобы человека, написавшего лучшую европейскую работу, посвящённую учению Будды[4], не вспоминать и замалчивать? Для того, чтобы одно упоминание имени автора «Метафизики пола», самого яркого и исчерпывающего исследования на эту тему за всю историю западной мысли, могло серьёзно повредить академической карьере? Это немного странно, согласитесь. Особенно в период «развитой демократии», когда в некоторых европейских странах официально проводятся парады ветеранов СС, а гибель тысяч мирных жителей мусульманского вероисповедания воспринимается как вполне гуманная цена за прививку западных свобод, среди которых одна из важнейших, между прочим, свобода слова.
Причина этого заключается в той роли, которую играл Юлиус Эвола в традиционализме, а его произведения – в формировании мировоззрения европейской интеллектуальной элиты ХХ в. Традиционализм, воспринимаемый как «социально-философская школа», несмотря на то, что в его инструментарий входит критика западной цивилизационной парадигмы, всё же не более чем философия, «взгляд на мир» – хотя и пронизывающий, беспощадный, презрительный, но взгляд, которым, как известно науке, убить невозможно. Те десятки и сотни людей, которые меняют своё мировоззрение и систему ценностей под влиянием работ традиционалистов, составляют лишь микроскопическую каплю в море строителей нового мира. Кем они станут? Членами суфийской общины? Профессорами университетов, по вечерам читающими Генона и мечтающими о Золотом Веке? Пишущими диссертации на тему истории религий, пытаясь при этом не быть материалистами настолько, насколько это возможно, чтобы всё же получить докторскую степень? В конечном итоге, «свобода слова» и «демократия» нуждаются и в таких людях, и в таких публикациях. С одной стороны, это проявление плюрализма, а с другой, как известно, регулярные прививки от опасных заболеваний помогают поддерживать здоровье и тонус общественного организма. Вирус традиционализма не опасен в умеренной дозе, ну а если кто передозирует и станет буддистским монахом, или уедет жить в пустыню – что ж, это самый лучший способ избавить общество от потенциально проблемных субъектов. Однако такая позиция и такая ипостась традиционализма не являются единственными.
В 1934 г. Юлиус Эвола издал свою программную работу под названием «Восстание против современного мира». Вполне закономерно, в ней можно найти множество параллелей и аналогий с программной работой Рене Генона «Кризис современного мира» (1927), которая была посвящена непримиримой критике всех основных аспектов современности – социальных, интеллектуальных, экономических, этических и духовных. Будучи фундаментальным (в буквальном смысле) критическим произведением Юлиуса Эволы, упомянутая книга содержит зёрна всех последующих его критических атак, одновременно являясь первой работой в цепи крупных произведений, целиком посвящённых оценке современного состояния общества. Наряду с огромным и до сих пор недостаточно изученным корпусом сходных по целям статей, в творческом наследии Эволы можно легко различить эту «критическую линию», образованную крупными произведениями, начиная – формально – с «Маски и лица современного спиритуализма» (1932), а по сути – с «Восстания против современного мира»: в этом ряду стоят «Люди и руины» (1953), «Оседлать тигра» (1961) и «Лук и булава» (1968).
Сравнивая отправные точки в критике современности, которые обрели вполне ясные очертания ещё в упомянутых программных работах Рене Генона и Юлиуса Эволы, легко можно понять различия их позиций, неизбежность этих различий, а также тот факт, что эти два человека в условиях современного мира представляют собой два аспекта единой силы, каковая противостоит полному исчезновению следов традиционной цивилизации, и защищает если не сами её ценности, коих у нас практически не осталось, то, по крайней мере, нашу память о них. В целом, сравнивая два подхода, представленные в критических произведениях Генона и Эволы, можно обнаружить в них следы тех противоречий во взгляде на Традицию, которые нашли своё отражение практически во всех сочинениях этих авторов, и каковые стали предметом их нескончаемой полемики на протяжении жизни. Не имея возможности уделить должное внимание этому сложному и очень важному вопросу в коротком предисловии, всё же есть смысл сформулировать несколько основных положений, имеющих непосредственное отношение к теме, пожертвовав деталями в пользу лаконичности.
Прежде всего, отметим тот факт, что Эвола, хотя и кшатрий по своей врождённой склонности, и аристократ по крови, всегда твёрдо занимавший активную позицию в общественной жизни, при этом строго соблюдал дистанцию между собой и обществом, что можно назвать определённой степенью отчуждения, и не примыкал к каким-либо политическим группировкам; при этом он был блестящим метафизиком. Его неординарные способности в этой сфере отмечали все, включая профессиональных философов вроде Б. Кроче, а также сам Рене Генон. Последний, убеждённый в безусловном примате жреческой касты для всякого традиционного общества, называл главной причиной плачевного состояния цивилизации на данном этапе её развёртывания «восстание кшатриев», под которым он понимал узурпацию светской власти второй кастой и постепенное отстранение священников от управления государством. Одним из проявлений этой деградации он считал выделение алхимии в самостоятельное духовное учение, в котором символическим цветом высшего достижения является красный, то есть цвет кшатриев (или цвет гибеллинов в европейской истории), в то время, как белый, цвет духовного сословия, присваивается результату Малого Делания, что, по мнению Генона, представляет собой переворачивание традиционных принципов с ног на голову. Надо отметить, что Эвола никогда не отрицал сам факт «восстания» (хотя и не во всём был согласен с Геноном касаетельно его механизма, и, главное, импликаций). Однако, он не считал положение жреца над фигурой царя естественным и соответствующим изначальной Традиции, причём само упомянутое «восстание» он понимал не как захват власти, а как попытку вернуть утраченное, то есть восстановить первоначальное состояние – попытку, не увенчавшуюся успехом. Собственно, одним предложением, разницу взглядов Эволы и Генона в этом вопросе можно свести к тому, как следует трактовать период жизни общества, на котором существовала строгая иерархия четырёх каст – как последний этап, на котором ещё сохраняются традиционные принципы, или как первый этап их разрушения. Генон считал, что подчинение царской власти жрецам является традиционным положением вещей, принявшим кастовую форму в соответствии с особенностями цикла, которое затем было разрушено в результате узурпации власти аристократией. Согласно Эволе, разделение высшей касты на жречество и «светских правителей» уже представляет собой этап деградации, поскольку подлинная высшая каста характеризовалась «имманентной трансцендентностью», то есть воплощением божественного начала в человеке-царе, который потому и царь, что находится в точке этого воплощения, в то время как жрец есть не более чем проводник божественного, посредник, а не центр божественной эманации[5]. Эвола видел в подлинном аристократе, потомке древних Царей, и человека духа, и человека действия, единого властителя реальности; при этом трудно отрицать тот факт, что сам барон Юлиус на примере своих трудов и своей жизни показал потенциальную возможность этого сочетания даже в условиях современного мира. Собственно, именно упомянутое разногласие и лежит в основе столь странного отношения к Эволе со стороны так называемого «демократического общества», каковая странность при ближайшем рассмотрении оказывается неизбежной закономерностью, результатом многолетней интеллектуальной активности барона, каковой результат как нельзя лучше свидетельствует о достигнутых им успехах.
Путь метафизики, следование джняна-марга[6], предполагает полное и глубокое отчуждение от всего темпорального, что является важнейшей составной частью такой практики, именуемой вайрагъя[7]. Всё, что относится к временной манифестации, большое и малое, общественное и личное, должно быть определено в ходе вивека[8], и осознано как чуждое. Отстранённость идущего этим путём не позволяет ему совершать действия в области отчуждаемого. Иными словами, он совершенно «бездеятелен» для профанного взгляда, его мирская активность умерщвлена согласно упарати[9], и ни занесённый над ним меч, ни мировая катастрофа не могут поколебать его сосредоточенность на божественном и отвлечь от внутренней активности, направленной на освобождение. Все вышеупомянутые авторы-традиционалисты в значительной степени следовали этим принципам, и, хотя и не являлись браминами по крови, ограничивали свою деятельность интеллектуальной областью, не трансформируя критическую составляющую своих произведений в активную социальную позицию, в деятельность, способную принять характер кармического действия; все, за исключением Юлиуса Эволы. Автор таких блестящих работ, посвящённых метафизике, как «Доктрина Пробуждения» (1943) и «Метафизика пола» (1958), Эвола большую часть жизни вёл себя как истинный кшатрий, и, хотя после окончания Первой Мировой войны он не участвовал в боевых действиях, его перо несло вполне реальную опасность для тех общественных сил, против которых оно было направлено. Его указующий перст часто принимал облик вполне реального меча, и хотя этот автор никогда не опускался до политических памфлетов или агиток, его труды часто вдохновляли людей на смелые политические поступки, временами вынуждая критикуемую сторону браться за вполне реальное оружие.
Последовательный противник римско-католической церкви, после подписания соглашения между Папой Пием XI и Муссолини 11 февраля 1929 г., он разочаровался в фашизме, на которой одно время возлагал надежды[10], и стал подвергать его довольно жёсткой критике за плебейство, популизм и антимонархические настроения, а также за убогую расистскую идеологию, основанную на биологическом понятии расы[11]. Многие пылкие члены фашистской партии в этот период стали проявлять открытую враждебность по отношению к барону Эволе, и в целях безопасности последнего к нему были приставлены телохранители, тоже фашисты, однако разделявшие его критический взгляд на ситуацию. Казалось бы, в его положении, отказавшись от дружбы с Муссолини, противопоставив себя официальной идеологии режима, и при этом, имея в качестве опоры лишь нескольких друзей, иной человек, вероятно, сосредоточился бы на отвлечённых предметах и воздержался бы от выступлений в печати. Однако Эвола, который спустя пятнадцать лет будет невозмутимо разгуливать под советскими бомбами по улицам Вены, ни на йоту не изменил своё поведение. В начале 1930-го года он в соавторстве с Джино Ферретти, Джироламо Корни, Эмилио Сервадио, Леонардо Грасси, Роберто Павезе и некоторыми другими основал журнал «Башня» (La Torre), основным вдохновителем которого, по признанию самого Эволы, был Гвидо де Джорджио, чей взгляд на традицию в тот период оказал наибольшее влияние на барона. Как Эвола пишет в своей автобиографии, это издание представляло собой попытку «выхода за пределы области политики и культуры». «Отказавшись от экстремистских и недостаточно обдуманных положений Языческого Империализма», авторы журнала сосредоточились на «концепции Традиции и традиционной цивилизации»; при этом «Башня» по их замыслу должна была стать «не символом бегства или некоего мистического убежища, но оплотом сопротивления и борьбы, оплотом высшей реальности»[12]. В первом, февральском номере журнала Эвола расставил все точки над «i» во взаимоотношениях с официальной идеологией. Статья с красноречивым названием «Удостоверение личности» содержала такие строки: «Наше издание выходит для того, чтобы отстаивать принципы, остающиеся для нас абсолютно неизменными хоть при фашистском режиме, хоть при коммунистах, анархистах или демократах… В той степени, в какой фашизм следует этим принципам и защищает их, нас можно считать фашистами. Но не более». В пятом, апрельском номере «Башни» (журнал выходил два раза в месяц) были опубликованы ещё более резкие утверждения: «Мы не являемся ни фашистами, ни антифашистами; антифашизм – ничто… Мы непримиримые враги всякой плебейской политики и плебейской националистической идеологии… Фашизм – это слишком мало. Мы ищем фашизма более радикального, более смелого, фашизма действительно абсолютного». Несмотря на поддержку нескольких влиятельных лидеров из фашистской элиты, это издание продержалось всего пять месяцев и в июне 1930 г. было закрыто. Хорошо известна фраза, которую произнёс Эвола, выслушав предостережение о том, что его журнал не поддерживает Дуче. Он спокойно ответил: «Тем хуже для Муссолини»[13].
Один из важнейших постоянных разделов La Torre назывался «Лук и булава» («лук, чтобы поражать далёкое, и булава, чтобы разить близкое», по словам самого Эволы[14]); именно публиковавшиеся в этом разделе критические статьи вызывали самую бурную реакцию фашистских боевиков из пролетарской и гангстерской среды, которых презирал барон. На удары его виртуальной булавы они были готовы ответить вполне реальным оружием, и в середине 1930-го года жизни Юлиуса угрожала не меньшая опасность, чем в апреле 1945 г., когда рядом с ним разорвалась бомба на одной из улиц Вены. К счастью для нас, его читателей и почитателей, эта опасность миновала, и, спустя почти сорок лет после закрытия «Башни», в 1968 г. Эвола собрал материалы раздела «Лук и булава», отредактировал их, добавил новые, соответствующие духу времени, и опубликовал под этим названием в качестве отдельной книги[15].
Казалось бы, вполне логично разделить главы, составляющие эту работу, на отрывки, которые соответствуют «стрелам», и фрагменты, которые можно отнести к «ударам булавы»; однако, это не так просто. Поражая близкую цель, Эвола часто указывает на исток её возникновения, каковой находится весьма далеко от наблюдателя, на заре возникновения современной цивилизации; в то же время, рассуждая о вещах метафизических, он тут же называет близкие и знакомые нам импликации таковых в области повседневной жизни современного общества. Говоря о книге, нам кажется, бòльший смысл имеет не расчленять боевой порядок, выстроенный автором, в соответствии с выбранным вооружением, а определить главные направления боевых действий и попытаться собрать силы, брошенные в этих направлениях из разных точек, воедино.
Наиболее общим фронтом, генеральным направлением наступления, в «Луке и булаве», как и в других критических работах Эволы, выступает современная парадигма как таковая, и соответствующая ей цивилизация в противопоставлении миру Традиции и его основополагающим принципам. Этому посвящены первая и последняя главы книги. В первой главе автор формулирует кардинальное отличие традиционной цивилизации от современной, определяя первую как «цивилизацию времени», а вторую – как «цивилизацию пространства». Такое простое определение объясняет удивительную озабоченность сегодняшнего мира вопросом перемещений в пространстве, проблемами увеличения скорости и дальности этого перемещения, захватом новых территорий, каковой уже начинает выходить за пределы планеты Земля; при этом, то, что называется «стабильностью» в рамках современной цивилизации, не превышает длительности в несколько месяцев, а что произойдёт в мире через год, никто не может сказать с уверенностью, и никого за пределами досужих кухонных разговоров и лживых политических обещаний этот вопрос реально не занимает: ведь вокруг сплошное «развитие» и «прогресс», за каковыми (давно бессмысленными) словами скрывается полная хаотичность происходящего. Традиционная цивилизация, «цивилизация времени», была занята сохранением существующего положения вещей, подлинной стабильностью, продлением того, что разумно и целесообразно, что соответствует божественному замыслу и порядку, во времени в будущее; строительству временной, вертикальной перспективы общества, а не расползанию вширь. Общества, подобные Древнему египетскому царству, существовали в течение тысячелетий, не зная не только политических или экономических катаклизмов, но даже минимально организованного недовольства граждан (что теперь выражается в виде «демонстраций», каковые выдаются за огромное достижение демократии, по сути, будучи свидетельством её несостоятельности); при этом, они оставили после себя свидетельства таких достижений духа, которые, пережив породившее их общество, судя по всему, переживут и последние следы технического тщеславия современной цивилизации, песок которой всё быстрее скользит между пальцами. Время настолько разъедает современный мир, что даже язык, средство общения людей, не может выполнять своих функций с необходимой достоверностью, поскольку изменяется так быстро, что люди не успевают осознать эти изменения, и многие слова, относящиеся к самой основе человеческого существования – такие как судьба, добродетель, терпение, честность, труд – сегодня приняли значение прямо противоположное тому, которое они имели изначально в рамках традиционного общества.[16]
Говоря о Традиции в заключительной главе своей работы, Эвола рассматривает два аспекта этого понятия – исторический и доктринальный. С точки зрения первого, Традиция представляет собой имманентную трансцендентность.
«Речь идёт об идее, согласно которой в том или ином регионе, в том или ином историческом цикле под влиянием горней силы духовные и надындивидуальные ценности становятся осью и высшей точкой отсчёта для общей организации, формирования и оправдания всякой подчинённой действительности и различных видов деятельности, имеющих чисто человеческий характер…»[17]
Доктринально же изначальная Традиция представляет собой «опорное единство различных традиций», это инвариант, который позволяет людям, достаточно для этого подготовленным, осознать сущность всякого духовного учения в широком контексте, осуществить подлинную внутреннюю интеграцию различных традиций на основе породившего их единого духовного начала; однако, – и это важно, – Эвола акцентирует внимание читателя на том, что всякие рассуждения о Традиции, всякие выводы и критические оценки, сравнения и параллели, по-настоящему доступны только тем людям, которые обладают духовной интуицией, без каковой «все рассуждения о традиции – бред»[18]. Со своей стороны отметим, что этим бредом сегодня заполнены не только головы, но и многие печатные издания.
К двум другим наиболее общим направлениям, представленным в работе Эволы, следует назвать проблему Востока и Запада, а также проблему инициации. Оба вопроса уже рассматривались автором ранее, начиная со специализированных статей и «Восстания против современного мира»; оба вопроса также нашли отражение во многих работах Рене Генона, и проявившееся здесь несогласие, хотя и не носит столь принципиального характера, как упомянутое выше, всё же имеет большое значение для понимания этих двух авторов. Ещё в «Кризисе современного мира» Генон использовал противопоставление цивилизаций Востока и Запада как метафору противостояния мира традиционного и мира современного. В свою очередь, Эвола в «Восстании против современного мира»[19] со сходными импликациями рассуждает о противоречиях Севера и Юга, как противостоянии цивилизации нордической и средиземноморской (точнее, хтонической её составляющей), понимая под «нордической цивилизацией» именно исток изначальной солярной Традиции, централизованную иерархическую систему, основанную на метафизике, которую следует противопоставить культу Матери-Земли, лунному культу растворения и экстаза, культу уравнивания и поклонения женскому, основанному на сентиментальности[20]. В «Луке и булаве» он весьма аргументировано подвергает критике позицию Генона[21], называя описанное им противостояние Востока и Запада «мифом» – в самом современном смысле этого слова. Действительно, как подтверждают восемь десятилетий, прошедших с момента публикации «Кризиса современного мира», так называемый «Восток» продемонстрировал гораздо более высокие темпы вестернизации, чем некоторые страны Европы, не говоря уже о Средней Азии. Япония, Китай и Индия, «оплоты» традиционного мировоззрения по мнению Генона и некоторых других авторов, к концу ХХ века стали «развитыми западными странами» в самом буквальном смысле этого слова, а Япония даже более «развитой западной страной», чем любая западная страна географически. Эвола отмечает, что многочисленные «восточные учителя», наводнившие ныне города западного мира, часто демонстрируют интеллектуальное убожество и невежество в области собственной культуры, таким образом, выступая не столько носителями подлинной традиции, сколько очагами её профанации и компрометации. В главе, посвящённой «мифу Востока и Запада», Эвола вообще отрицает применимость подобной терминологии к Европе, где христианская цивилизация стала результатом смешения семитской и индоевропейской, и где имеет смысл говорить лишь об индоевропейских и неиндоевропейских элементах, причём, скажем, буддизм, по сути, есть гораздо более индоевропейское явление, чем иудейское учение о мессии. В связи с этим интересно отметить, что мнение Генона, высказанное в «Кризисе современного мира», с годами претерпело определённые изменения, оно было детализировано и скорректировано им в работе «Традиционные формы и космические циклы», где он описывает, как изначальная полярная (или нордическая) Традиция совершает круговое движение, демонстрируя свой центр, в зависимости от временного цикла, последовательно на востоке, на юге, и, наконец, на западе, прежде, чем вернуться в исток[22]. В свете этого, противопоставление Востока как традиционной цивилизации некоему Западу может быть лишь условным и частным, в то время, как позиция Эволы выражает над-временную точку зрения; по сути, инвариант, если не трактовать её сугубо географически. Кроме того, Эвола подвергает справедливой и обоснованной критике ту наивную идею, что, будто бы «восточная духовность» и некое «точное западное знание природы» могут слиться в некоем «синтезе» в перспективе развития современной цивилизации. Интересно, что спустя сорок лет после выхода рассматриваемой книги, этот голливудский хэппи-энд продолжает привлекать не только присыпанных пылью поклонников нью-эйдж, но и современных академиков, за эти годы прозревших до такой степени, чтобы разглядеть призрак «духовности» на некоем призрачном «востоке» и пустить его в свой академический огород вместе с «космическим разумом» и другими зелёными человечками. На самом деле, как точно замечает автор, «единственно мыслимая форма этого синтеза была реализована в рамках мировоззрения, характерного для любого традиционного общества» [23], и находится не впереди, но позади процесса развития современной цивилизации.
Что касается второго вопроса, то геноновские требования к инициации, ставшие в определённом смысле эталоном для современного искателя, сформулированы им во многих работах[24]; однако, его определения «регулярности» таковой, бесспорные в рамках традиционного общества, в нашу эпоху выглядят натянутыми и слишком умозрительными. Эвола критикует их именно исходя из конкретных условий духовного становления, которые сложились в современном мире. Исключительность непрерывной линии передачи сегодня, крайне малая вероятность найти такую организацию, исчезновение даже того малого инициатического элемента, который до недавнего времени можно было обнаружить в некоторых специфических формах религий – всё это ведёт к тому, что «регулярная» или «горизонтальная» инициация в геноновском понимании становится невозможна, и единственной надеждой современного человека остаётся личное «вертикальное» посвящение, то есть откровение из области божественного как результат индивидуального и самостоятельного достижения искателя, как «встреча и слияние двух сил – одной, восходящей снизу вверх, с другой – неиндивидуальной и нечеловеческой – силой свыше, нисходящей вниз»[25]. Кроме того, говоря об инициации, Эвола следует взгляду традиционных магических школ, строго разделяющих инициацию и религию, и отказывающих официальным авраамическим конфессиям в малейших инициатических качествах, на чём мы ещё остановимся далее. В целом, ослабление инициатического элемента, буквальное «удаление» его от человека в новое время, символически описывается во многих источниках. Эвола упоминает о сокрытии Грааля и переносе его вместе с замком Монсальват в страну, сходную по описаниям с легендарным царством «Пресвитера Иоанна», о знаменитом ритрите Розенкрейцеров «в Индии», а также о «сокрытом имаме» шиитов[26]. Кроме того, сам процесс разложения традиционного мира, который не встречает никакого противостояния со стороны существующих инициатических организаций, заставляет задуматься о роли таких организаций в современном мире. И если говорить о символических центрах инициации, чьим физическим воплощением должны быть такие организации, если признать, что эти центры «по-прежнему исполняют функцию хранителей ранее упомянутых влияний, то приходится предположить, что они получили нечто вроде приказа, предписывающего не использовать эти влияния и не препятствовать процессу инволюции»[27]. Таким образом, согласно Эволе, героическая составляющая инициации в наше время выдвигается на первый план, и всякий воин в этом поле имеет все основания считать себя одиноким.
Гносеологический момент, которому Эвола уделяет внимание в данной работе, весьма интересен, хотя, быть может, и не бросается в глаза при первом прочтении[28]. Речь идёт о другой стороне медали рационального мышления, которой (в рамках этого же рационального мышления) присвоили ярлык «иррационализма». Действительно, осознание факта импотентности рацио во многих вопросах бытия породило идею некоей «тайны жизни», некоей имманентной «инстинктивной основы бытия», что привело к созданию новых теорий мифов, изобретению неких «архетипов» и т.п. – с целью всё того же, основанного на эрудиции, рационального объяснения этих явлений. Однако изначальный идеал познания как гнозис не имеет ничего общего ни с «рациональным», ни с «иррациональным». Фактически, любой современный дискурс, любой спекулятивный философский анализ событий, имеющих онтологическое значение, всегда предполагает подмену сущности категориями интеллекта, в то время, как подлинный акт познания в его изначальном (или традиционном) понимании единсущностен акту бытия, он неотделим от него; познание есть переживание, проживание, непосредственное слияние со сверх-реальным, «мифологическим», с пресловутой «тайной основой жизни». В свете этого, всякие спекулятивные рассуждения и «научные исследования» в области инициации, в области магического и сверх-реального (в смысле реальности, находящейся на более высоком иерархическом уровне, чем чувственно воспринимаемый мир) по сути, являются игрой теней, они не касаются сущности явлений, оперируя лишь их плоскими отражениями в ограниченной области рацио. Как бы ни называлась такая деятельность – «аналитической психологией», «гуманистической психологией», «современной философией» или «исследованием паранормальных явлений» – она никогда не приведёт занимающихся ей индивидуумов дальше прихожей их рационального мышления, заполненной бескровными тенями «понятий» и «категорий».
Оставшаяся (и бòльшая) часть книги представляет собой детальный критический анализ нескольких ключевых проблем, который автор проводит с различных точек зрения и в различных контекстах, образованных смежными темами и дальними метафизическими целями. Эти ключевые моменты можно с определённой долей обобщения свести к четырём: проблемы пола, судьба аристократии, проблема расового смешения и деградация христианства.
С одной стороны, засилье всего, что связано с половой сферой, в современной общественной жизни, включая науку (психологию), искусство и средства массовой информации, а с другой стороны, одновременное вырождение такой сложной составляющей человеческих взаимоотношений, как сексуальность, в нечто примитивное, убогое и одномерное, послужило причиной того, что Юлиус Эвола уделяет столько внимания этому вопросу в нескольких своих работах, включая рассматриваемую. Он трактует появление на общественной арене «сексуальных меньшинств» в виде группы, всё более похожей на большинство, как преобладание в современном мире «плохо дифференцированных существ» – не женщин, всё более интересующихся женщинами, и не мужчин, находящих свой идеал в мужчинах, а недо-мужчин и недо-женщин, вступающих в связь между собой, поскольку комбинации мужского и женского в составе их личности (за пределами биологических признаков) примерно одинаковы, и половые различия как таковые теряют смысл[29]. Эвола отмечает, что в современном мире Эрос, имеющий прямое отношение к самым глубоким уровням бытия, к сакральным основам всякой магии, фактически сводится к непристойности. Эротическое и порнографическое сливаются в едином потоке пошлостей и вульгаризмов, а использование нецензурных выражений, имеющих сексуальную основу, становятся нормой в сфере «высокой» литературы[30]. Рассматривая работы некоторых современных исследователей в этой области, автор отмечает наличие у них вполне правомерных суждений и идей, однако же, помещённых в совершенно негодный контекст в сочетании с совершенно бездарными выводами. Как правило, эти выводы касаются необходимости «сексуальной революции», и, при ближайшем рассмотрении, служат оправданию обыкновенного промискуитета[31], демонстрируя непонимание авторами упомянутых исследований самой сущности сексуальной свободы, которая всегда есть свобода для избранных.
Подлинная аристократия во всяком обществе, где укоренена кастовая система, является носителем и хранителем понятия чести, которое в той или иной степени присуще всем членам такого общества; оно является «отсветом», который бросает кшатрийская доблесть на тех, кто стоит ниже на социальной лестнице. И когда аристократия утрачивает своё важнейшее достояние, это сказывается на всём социуме – рыба гниёт с головы. Современные мыслители, философы, «аристократы духа» с головы до пят проданы, они являются обыкновенными слугами правящей «элиты», то есть попросту денежных мешков, для которых всякое иное определение представляет собой надпись мелким шрифтом на оборотной стороне накладной. Все их исследования, размышления, поиски, оформленные в виде научных работ, статьи и лекции, в конечном итоге должны – и обречены – служить лишь «практической пользе», должны приносить прибыль, иначе всякие инвестиции (то есть всякий источник дохода, необходимого для поддержания физического существования) для них иссякнет: дух, ум как таковой отныне служит плоти, кланяется ей и благодарит за подачку[32]. Цвет третьего сословия, мастера искусств и прикладных ремёсел, отдали свою честь в обмен на звонкую монету. Честь мастера теперь покупается и продаётся, рыночный успех является царём положения, которому подчиняется достоинство умельца и цеховая гордость. Результат финансового года может убить всякую честность, благодаря которой он оказался ниже, чем в предшествующий период, и оправдать любой обман и подлог, если он превысил ожидания. По сути, всякий человек, принадлежащий этому сословию сегодня, является торговцем независимо от рода занятий, причём торговцем, чьим единственным – и далеко не всегда почитаемым – императивом в области торговли является уголовный кодекс, и, при внимательном рассмотрении, всякая «забота о клиенте», всякие «традиции брэнда», всякая сияющая надпись на крыше небоскрёба скрывает лишь обыкновенную, примитивную и беспощадную жажду наживы. Однако, это не является исключительно прерогативой третьего сословия. Среди тех, кто сегодня претендует на аристократичность номенклатурно, действуют те же принципы (если это можно назвать принципами) и правят те же ценности. Достаточно вспомнить, кому английская королева, некогда символ Британской Империи, присваивает звание рыцаря: первыми на ум приходят музыканты, единственными достоинствами которых является нетрадиционная сексуальная ориентация и несколько миллионов проданных записей – поистине, прекрасный пример для подражания будущим героям современности, и замечательная иллюстрация того, до чего докатилось само понятие аристократизма.
Современный мужчина, авантюрист и первопроходец, претендующий на обладание «геройским характером», волей и бесстрашием, предпочитает спуск подъёму – его теперь пьянит падение, пропасть, но не вершина, не восхождение, и не подъём[33]. Он получает искреннее удовольствие от самоосквернения, от красочного, детального описания собственного унижения, ставшего чем-то вроде фирменного знака «высокой литературы» в новое время. Современный интеллектуал многозначительно грубит, старательно повторяет тупую и бессмысленную вульгарщину всякого современного шудры, он хочет получить признание этого существа, вызвать его одобрительную пьяную усмешку, хочет быть «своим» для всяких шариковых, хочет быть таким же «настоящим» и «мужественным», как они, фактически претендуя на мужественность шимпанзе (каковую, впрочем, только и может оценить его избранница, «передовая современная женщина»). Всё униженное, тёмное, болезненное и страждущее в человеческом состоянии горделиво величается «трагическим» и превозносится как таковое. По сути, герой нового времени, за вычетом всех этих сомнительных достоинств, получает лишь одно единственное преимущество перед всяким другим членом современного социума – когда покидает этот мир: он мёртв, и его весьма сомнительной ценности бренное тело можно теперь поднимать на щит по любому удобному поводу[34].
Эвола рассматривает современные формы молодёжного протеста как естественную и в принципе здоровую реакцию человека на ненормальные условия существования. Однако на деле, лишённый какой-либо иерархической системы ценностей, какой-либо полноценной идеологии или минимального плана, такой протест в конечном итоге приводит «бунтарей без причины» к бессмысленному насилию, интеллектуальной деградации, и самой страшной разновидности рабства – безропотному подчинению собственному профанному «я». «С течением лет, по мере взросления всё чаще сталкиваясь с необходимостью решать насущные проблемы материально-экономического плана, молодежь этого типа быстро приспосабливается к текущей рутине, присущей профессиональной, хозяйственной и социальной жизни современного мира, и легко совершает плавный переход от одной формы ничтожного существования к другой»[35].
Барон Эвола, в отличие от других традиционалистов, всегда был беспощадно-критически настроен по отношению к христианству. Активность этой позиции менялась на разных этапах его биографии[36], однако влияние христианства на индоевропейскую духовность вне культурных или политических импликаций этот автор всегда считал негативным. В частности, он рассматривал инициатический элемент, присутствующий в христианской религии, как внешний и чужеродный, поскольку его наличие характерно как раз для тех её ветвей, которые либо признаны как еретические, либо существуют лишь маргинально; их терпят, но не более того. Основные же русла христианских конфессий, по мнению автора, не содержат в себе инициатического ядра, и являются фактически пустоцветом[37]. Эвола отмечает характерную для нашего времени переоценку веры как будто бы необходимой предпосылки для всякого духовного становления. На самом деле, если это и так в случае христианства, подобный взгляд на вещи не имеет ничего общего с инициатическим и подлинно традиционным: «…в мировоззрении древнего человека “вера” не играла особой роли, поскольку ощущение присутствия божественных сил в его опыте и повседневной жизни было даже более естественными и непосредственными, нежели данных чувственного мира… Именно поэтому нежелательно без разбора использовать термин «религия», в его текущем, то есть, главным образом, христианском понимании, в центре которого стоит вера, применительно к древней или, шире говоря, изначальной духовности»[38]. В книге «Лук и булава» автор акцентирует внимание на политике соглашательства, которую проводит христианская церковь, на её прогрессистских настроениях и принятии того, что раньше официально отвергалось как ересь. При этом «теоретические основы» этого движения, чьей исторической вехой стал Второй Ватиканский Собор, были заложены Тейяром де Шарденом, каковой «перетолковал христианское учение о провиденциальной направленности хода истории в понятиях линейного прогрессистского эволюционизма, включая развитие науки, техники и социальные завоевания»[39], тактично умолчав об изначальной традиционной эсхатологии христианства, как будто «Откровение Иоанна» никогда не существовало. По этому же пути идут многие современные авторы, для которых стабильность, изначальная ориентация традиции – христианской в том числе – на инвариантность во времени, понимается как «отсталость» и «косность», которой надо стыдиться, и немедленно исправлять положение, становясь на ту же зыбкую песчаную почву, на которой вырос «научный прогресс» и всё современное мировоззрение.
Знаменитые «права человека», козырная карта современной демократии, которую она достаёт из кармана всякий раз, когда никаких иных аргументов, пригодных для репрессирования остатков аристократизма и изначальной иерархии в человеческом обществе, у неё не остаётся, по сути, являются извращением специфического понятия «естественного права» (в которое, кстати, некогда входило право на распоряжение жизнью раба). То, что теперь понимается под естественным правом и преподносится как нечто, «присущее человеку от начала времён», на деле вполне относительно, и зависит от конкретного общественного устройства, поскольку все идеи, относящиеся к этой категории, были порождены в течение последних трёх столетий, и непосредственно связаны с индустриализацией и колониальной политикой (точнее, с возникшими в их результате проблемами)[40]. Единственным инвариантом в наборе «естественных прав» на современный манер остаётся равенство. Как отмечал Бахофен, охранительницей равенства всегда была Великая Мать, в которой растворяются различия; таким образом, пропаганда равенства, а с ним и «естественного права», de-facto является борьбой с аполлоническим началом и подлинным правом как ius sacrum.
Уравнивание прав пришельцев иной расы с правами автохтонного населения, которое рьяно насаждается в «свободном мире», также представляет собой аспект растворения и разрушения всякого иерархического начала, буквальное сравнивание его с землёй, сыновья которой, согласно Бахофену, и составляют плебс. Отныне центр, вокруг которого строилось традиционное общество, в самом низу какового, на земле, стоял демос (то есть чернь), переместился в самую гущу этой массы; ведь именно так строится современная демократия, именно в этом заключается её столь превозносимая основная ценность – в опускании жемчуга власти в придорожную грязь, в смещении иерархического центра и растворении его в бескрайнем море периферии. При этом, как демонстрируют события последнего времени, спустя тридцать лет после смерти автора рассматриваемой книги, чуждые культуры и расы становятся более равными в правах, чем коренное население тех стран, куда они были завезены или иммигрировали. Охрана их «естественных прав» становится основной заботой правительства, с достойным уважения упорством пестующего всё чужеродное в ущерб коренным гражданам, что уже приняло характер физического насилия над теми, кто не согласен «растворяться». За пределами общественных отношений, эта игра в поддавки уже давно проиграна: вся современная западная культура, в особенности музыка и танец, основываются на африканских корнях, на деградировавших остатках лидийской цивилизации, если пользоваться терминологией «Хроники Ура Линда», то есть цивилизации, наиболее чуждой аполлоническому духу, при этом основанной теллурической расой, наиболее чуждой детям Фрейи.
Рассматривая все вышеназванные вопросы со многими деталями и в контексте современных исследований в этих областях, Эвола, будучи поглощён критикой и отрицанием типичных явлений современной жизни, а также констатацией полного исчезновения из неё каких-либо традиционных ценностей, всё же не отказывается вполне от определённых позитивных советов. Главный из них, конечно, содержится в тексте имплицитно – не дать обмануть себя уловкам демона современности, видеть вещи такими, каковы они суть, в их временной и метафизической перспективе, оценивая реальность с самой высокой точки, которая только доступна интеллекту в каждом конкретном случае. Однако книга Эволы также содержит и конкретные эксплицитные советы, касающиеся, к примеру, физической подготовки, самодисциплины, отказа от бессмысленного индивидуалистического бунтарства. В целом, «Лук и булава» представляет собой важное звено в цепи работ этого выдающегося мыслителя, которые могут стать действенной опорой для всех, кто принял для себя решение противостоять лжи современного мира, осознать и принять правду о нём, что, в свою очередь, есть необходимое условие для всякого духовного становления в последние времена.
Автор: Гліб Бутузов
[1] Пьер Фейдель, Краткий обзор исторической роли Рене Генона //Волшебная Гора, № XIII, Москва 2007, стр. 326.
[2] Anonyme [Valentin Tomberg], Méditations sur les 22 arcanes majeurs du Tarot, Aubier Montaigne, Paris 1980, p. 127.
[3] В одной интернет-дискуссии популярный американский писатель Уильям Кеннеди (автор книги «Ложа Люцифера»), запретил автору данного предисловия упоминать имя Юлиуса Эволы «рядом с именем мирного философа», то есть Р. Генона, каковая характеристика весьма показательна.
[4] Такую характеристику его работе давали не только исследователи (в частности, члены Общества Пали), но и духовные лица, включая Его Святейшество Тэнзина Гьяцо. Следует также отметить, что эта книга послужила толчком для англичанина Гарольда Массона, который в 1948 г. отправился на Цейлон и стал бхикку под именем Нанавира; в 1959 г. он обрёл конечный плод духовного пути.
[5] В частности, он кратко излагает эту позицию в «Луке и булаве» (гл. XI) и в «Восстании против современного мира» (Parte I, cap. 11).
[6] «Путь мудрости», или путь абсолютного знания (санскр.).
[7] Бесстрастие (санскр.).
[8] Различение (санскр.).
[9] Отказ от действия, каковое не есть обязанность (санскр.).
[10] Отчасти под влиянием Артуро Регини, в тот период убеждённого фашиста и друга Рене Генона. В конечном итоге, идеальный фашизм Регини и Эволы так и не состоялся ни в исторической Италии, ни в исторической Германии, каковой факт, однако, оба эти человека восприняли стойко (хотя их взгляды и пути с того момента разошлись навсегда).
[11] Сам Эвола разработал детальную расовую теорию, которой, кстати, восхищался Муссолини. Однако, она так и не стала фициальной доктриной фашистского государства, поскольку была очень опасна для многих чистокровных итальянцев, явно относящихся к низшим духовным расам, а также затрудняла «определение врага», столь лёгкое в случае, когда оно опирается на этнические признаки.
[12] Julius Evola, Il Cammino del Cinabro, cap. VII.
[13] Ibid.
[14] Ibid.
[15] Julius Evola, L’arco e la clava, Vanni Scheiwiller, Milano 1968.
[16] Эвола посвятил этому пятую главу книги, составив своеобразный «словарь подлинных значений».
[17] Лук и булава, гл. XIX.
[18] Ibid.
[19] Julius Evola, Rivolta contro il Mondo Moderno, Parte II, cap. 5 (“Nord e Sud”).
[20] См. также Лук и булава, гл. XIII.
[21] Лук и булава, гл. XV.
[22] См. René Guénon, Formes traditionnelles et cycles cosmiques, Gallimard, Paris 1970, p. 46 ff.
[23] Лук и булава, гл. XV.
[24] В частности, см. «Заметки об инициации» (1946) и «Инициация и духовное становление» (1952).
[25] Лук и булава, гл. XI.
[26] См. Лук и булава, гл. XVII.
[27] Ibid.
[28] См. Лук и булава, гл. VII.
[29] См. Лук и булава, гл. III.
[30] См. Лук и булава, гл. IX.
[31] См. Лук и булава, гл. XII, гл. XVIII.
[32] См. Лук и булава, гл. II.
[33] См. Лук и булава, гл. VI.
[34] Лук и булава, гл. XI.
[35] Лук и булава, гл. XVI.
[36] Вероятно, пик неприятия этой религии демонстрирует работа «Языческий империализм»
[37] См. Лук и булава, гл. XI, комм. 25.
[38] Лук и булава, гл. X.
[39] Лук и булава, гл. XIV.
[40] Cм. Лук и булава, гл. VIII.
